– Что происходило по пути?

– По пути? – удивилась вдова, – ничего не происходило, мы просто шли и разговаривали.

Она умолкла. Потому что ясно, как будто она вновь увидела это наяву, перед нею по лесной тропе бежал, смеясь, Петя, и солнечные блики путались в его шелковых кудрях.

– Егор Федорович, быть может вы в состоянии припомнить содержание разговора? – продолжал настаивать полицейский.

– Трудно вспомнить, коли речь шла о пустяках, – хмуро ответил Аристов. – И вообще, позволю себе заметить, что именно пустяками вы сейчас и занимаетесь. Разве можно вспомнить пустяшный разговор компании летом, на даче, да по дороге на купание! Что-то о деревьях, траве говорили, джунглях…

– Какой траве? – насторожился Сердюков.

– Бог её знает, какой, высокая такая, сродни дереву. Вот, Викентий Илларионович тогда сказал, что господин Северов, в силу своей эрудиции, может знать, что это за трава.

– А… – тихо протянул из своего угла Северов, который до этого и не шелохнулся. – Знаю… да, я знаю…

Следователь удовлетворено кивнул, но на этом допрос не закончился.

– Зоя Федоровна, не сочтите меня извергом, что снова мучаю вас расспросами, припомните еще подробности того купания. И всего, что последовало дальше.

Аристов погладил сестру по руке, желая её ободрить. Она вскинула подбородок и попыталась взять себя в руки.

– Потом Викентий Илларионович ушел к жене. Ей, по обыкновению, – Зоя не смогла удержаться от язвительных нот, – стало дурно. Мы втроем пришли к реке, и Петя вместе с Егором стали купаться. Я сидела на берегу и любовалась ими. Тогда я была счастлива, потому что у меня был изумительный муж и обожаемый брат! Мы пробыли там долго, почти до сумерек. Не хотелось уходить, потому что близилось расставание с Егором. Затем пришел Лавр. Когда это было, Лавр Артемьевич?

– Еще солнце жарило вовсю. Я тоже купался, – сухо дополнил рассказ Зои Когтищев. Следователь обратил внимание, что он был весь настороже, весь собран, как зверь в засаде.

– Потом пошли обратно на дачу, – монотонно продолжила Зоя.

– Все вместе? – уточнил Сердюков.

– Да… то есть нет! Нет, вспомнила! Петенька, когда хотел одеваться, уронил сорочку в воду. И намочил её, оттого и пошел вперед, желая переодеть мокрое поскорее. Расстроился, рассердился на себя, потому что именно я ему подарила эту шелковую сорочку. Ему и Егору. Одинаковые, совершенно одинаковые, даже в плечах, и в вороте, ведь Петя в последние полгода так возмужал и стал широк в плечах, совсем как брат, – добавила она с грустью и гордостью одновременно. – Мне так хотелось, чтобы мои дорогие мужчины были в одинаковых сорочках. Они такие пестренькие, веселенькие, летние! Словом, Петя вперед, мы с Лавром следом, а Егорушка поотстал, пришел позже.

Следователь вопросительно посмотрел на Аристова. Тот раздраженно пожал широкими плечами:

– Сантименты, знаете ли, собирался надолго покинуть Отечество…

– Хорошо, вернемся в дом, – деловито продолжил Сердюков. В его голосе слышалось возбуждение, которое, вероятно, ощущает охотник, когда видит, что добыча уже у него в руках. – Что было потом, только подробно, умоляю, подробно, каждую мелочь, каждый шаг!

– Да ничего особенного! – удивилась Зоя. – Пришли, да попили чаю. Вскорости Егор уехал. Я не спала долго, все переживала, что неизвестно, когда его увижу. Но проснулась рано, потому что Петеньке захотелось гулять спозаранок, до завтрака. Гуляли, а потом все и началось.

– Погодите, Петр Викентьевич вечером, накануне, в мокром сел чай пить?

– Помилуйте, господин следователь, за кого вы меня принимаете? – всплеснула руками молодая женщина. – Да как же можно, за стол, в мокром! Я же толкую вам, что сорочки были совершенно одинаковые, и что Петя расстроился из-за пустяка. Ему хотелось именно в моем подарке щеголять. Я поднялась в комнату брата, взяла там его сорочку, а Петину приказала горничной стирать, утюгом горячим гладить и сушить.

– Почему же вы просто не дали мужу другую сухую сорочку, любую другую? А наутро он тоже в ней гулять пошел?

– Ах, боже мой, да я же говорю, что Петя был расстроен именно из-за этой сорочки… И я хотела, чтобы был он… Да, поутру тоже в ней…

Тут она осеклась на полуслове.

– Сорочка? Дело в ней? Что в ней такого?

Сердюков выразительно посмотрел на Северова. Все невольно обернулись туда же. Доктор сидел с остановившимся взглядом и раскачивался из стороны в сторону.

Окрыленный беседой с молодыми людьми, Сердюков решительно направился к Серафиме Львовне. Она так и не появилась. Осталась у себя, прислав, по обыкновению, горничную сказать, что барыня недомогает и посему к обществу присоединиться не может. Следователь решительно постучал, на сей раз он не намеревался потакать капризам, болезням, обморокам и женским штучкам. Ему открыла тотчас же, без проволочек, сама хозяйка. По её лицу можно было догадаться, что она ждала его визита и вовсе не так больна, чтобы не выходить из своей комнаты. Следователь невольно подивился, что ничто не помеха красоте этой женщины, ни возраст, ни горе. Даже строгий траур, как нарочно, был ей к лицу и только подчеркивал удивительную нежную белизну кожи и выразительность глаз.

– Вы позволите, сударыня, войти и вас все же побеспокоить? – Сердюков слегка склонил голову, чтобы придать своему вопросу видимость учтивости.

Соболева усмехнулась:

– Разве вам что-либо помешало бы, если бы я отказалась вас принимать?

– Я рад, что мы оба понимаем вещи правильно. Вы справедливо рассудили, что для поиска истины нет преград, впрочем, я кажется это уже говорил. И эта истина иногда, к сожалению, – он сделал выразительную паузу, – к большому сожалению, не очень приятна, и не хочется о ней говорить вслух. Ну кому, скажите на милость, можно пересказать жизнь прекрасной молодой женщины с человеком намного старше её, недобрым, эгоистичным, который не видит в ней самостоятельную личность, а полагает, что она рождена только для того, чтобы украсить его жизнь? Кому об этом расскажешь, если даже думать об этом тошно! Или того хуже, только через двадцать или более того лет жизни и понимаешь, что жизнь прошла где-то рядом, мимо. Мимо пролетела истинная страсть, подлинные чувства, настоящее счастье взаимного понимания и любви!

От произнесенных слов Серафима Львовна вздрогнула всем телом, словно её пронизало током. Сердюков же, видя, что слова его не оставили слушательницу безучастной, продолжал:

– И вдруг посередь эдакой рутины, когда уже все померкло и заволоклось пылью обыденности, сверкнуло счастье, как бриллиант, случайно найденный на сельской дороге, оброненный проезжим кутилой. Забрезжило это самое счастье, повеяло любовью, весной! И вот она уже обрушивается всей своей силой, как гигантская волна. И нет от неё спасенья, и нет укрытия! Казалось, чего ждать? Хватай обеими руками свое счастье! Ан, нет! Тут тебе и муж постылый, и взрослый сын к тому же.